Бывший членом Святейшего Синода в предреволюционные годы протопресвитер Георгий Шавельский (тесно общался с императором в Ставке во время мировой войны), находясь в эмиграции, свидетельствовал о «смиренной, простой и непосредственной» религиозности царя, о неукоснительном посещении им воскресных и праздничных богослужений, о «щедром излиянии многих благодеяний для Церкви». О его «искренней набожности, проявляемой при всяком богослужении» писал также оппозиционный политик начала XX века В. П. Обнинский. Генерал А. А. Мосолов отмечал: «Царь вдумчиво относился к своему сану помазанника Божия. Надо было видеть, с каким вниманием он рассматривал просьбы о помиловании осуждённых на смертную казнь. <…> Он воспринял от отца, которого почитал и которому старался подражать даже в житейских мелочах, незыблемую веру в судьбоносность своей власти. Его призвание исходило от Бога. Он ответствовал за свои действия только пред совестью и Всевышним. <…> Царь отвечал пред совестью и руководился интуициею, инстинктом, тем непонятным, которое ныне зовут подсознанием <…>. Он склонялся лишь пред стихийным, иррациональным, а иногда и противным разуму, пред невесомым, пред своим, всё возрастающим мистицизмом.»
Бывший товарищем министра внутренних дел Владимир Гурко в своём эмигрантском сочинениии (1927) подчёркивал: «Представление Николая II о пределах власти русского самодержца было во все времена превратное. Видя в себе, прежде всего, помазанника Божьего, он почитал всякое свое решение законным и по существу правильным. „Такова моя воля“, — была фраза, неоднократно слетавшая с его уст и долженствовавшая, по его представлению, прекратить всякие возражения против высказанного им предположения. Regis voluntas suprema lex esto — вот та формула, которой он был проникнут насквозь. Это было не убеждение, это была религия. Игнорирование закона, непризнание ни существующих правил, ни укоренившихся обычаев было одной из отличительных черт последнего русского самодержца.» Таким воззрением на характер и природу своей власти, по мнению Гурко, обусловливалась и степень благорасположения императора к своим ближайшими сотрудникам: «Он расходился с министрами не на почве разногласий в понимании порядка управления той или иной отраслью государственного строя, а, лишь оттого, если глава какого-нибудь ведомства проявлял чрезмерное доброжелательство к общественности, а, особенно, если он не хотел и не мог признать царскую власть во всех случаях безграничной. В большинстве случаев разномыслие между Царём и его министрами сводились к тому, что министры отстаивали законность, а Царь настаивал на своём всесилии. В результате сохраняли расположение Государя лишь такие министры, как Н. А. Маклаков или Штюрмер, согласные для сохранения министерских портфелей на нарушение любых законов.»
Начало XX столетия в жизни Российской Церкви, светским главою которой он был по законам Российской империи, ознаменовалось движением за реформы в церковном управлении, значительная часть епископата и некоторые миряне выступали за созыв всероссийского поместного собора и возможное восстановление патриаршества в России; в 1905 году имели место попытки восстановить автокефалию Грузинской Церкви (тогда Грузинский экзархат российского Святейшего Синода).
Николай, в принципе, соглашался с мыслью о Соборе; но полагал его несвоевременным и в январе 1906 года учредил Предсоборное Присутствие, а в феврале 1912 — Предсоборное совещание (при Синоде).
1 марта 1916 года повелел, «дабы на будущее время доклады Обер-Прокурора Его Императорскому Величеству по делам, касающимся внутреннего строя церковной жизни и существа церковного управления, совершались в присутствии первенствующего члена Св. Синода, в целях всестороннего канонического их освещения», что приветствовалось в консервативной печати как «великий акт царского доверия»
В его царствование было совершено беспрецедентно (для синодального периода) большое число канонизаций новых святых, причём на канонизации наиболее известного — Серафима Саровского (1903) — он настоял вопреки нежеланию обер-прокурора Синода Победоносцева; также были прославлены: Феодосий Черниговский (1896), Исидор Юрьевский (1898), Анна Кашинская (1909, Евфросиния Полоцкая (1910), Ефросин Синозерский (1911), Иосаф Белгородский (1911), Патриарх Гермоген (1913), Питирим Тамбовский (1914), Иоанн Тобольский (1916).
По мере нарастания в 1910-е вмешательства Григория Распутина (действовавшего чрез императрицу и лояльных ему иерархов) в синодальные дела, росло недовольство всею синодальною системой среди значительной части духовенства, которое, в большинстве, положительно отнеслось к падению монархии в марте 1917 года
Комментариев нет:
Отправить комментарий